Хорал [litres] - Кент Харуф

ей передавали косяк. Ей было настолько бесприютно и одиноко, что стало безразлично и хотелось быть как все, и в итоге она отключилась под музыку и растворилась в толпе, танцевала и танцевала, обнимая свой живот, поддерживая ребенка, кружась по комнате. Когда она проснулась утром, ее тут же стошнило, как в первые месяцы, только уже по иной причине. На бедре она на ощупь обнаружила кровоподтек, но не могла вспомнить, как он там появился. Она повернулась в постели. Дуэйн все еще спал рядом. Она долго лежала, расстроенная, ее продолжало мутить. Она смотрела на солнечный луч, пробивавшийся между штор. Даже не знала, какая за окном погода. Солнце светит, но что еще? Она провалилась в горестное недоверчивое оцепенение. Даже думать не хотела о прошлой ночи, как та могла сказаться на ребенке. Девушка помнила только начало. Как она танцевала, но было ведь и другое. Она не хотела об этом думать. Но больше всего ее пугало именно то, что она не могла вспомнить.

Макфероны

В конце зимы наступил вечер, когда Рэймонд Макферон отправился в город на встречу совета управляющих фермерским кооперативным элеватором округа Холт. Рэймонд был одним из семерых фермеров и скотоводов, избранных в совет. Когда собрание закончилось, он отправился с другими участниками выпить в «Легион», сел с ними за столик, и тут один из тех, кто сидел напротив, не фермер, а горожанин, которого Рэймонд знал только по имени, сказал:

– Жаль, что у вас не вышло с той девушкой.

– Мне тоже, – ответил Рэймонд.

– Но вы ведь наверняка все же ей попользовались.

– О чем ты?

– Вы ведь спали с ней по очереди. Так все было? Скажи уж нам теперь правду. Было приятно? – мужик оскалился.

У него были мелкие, ровные, но редкие зубы.

Рэймонд посмотрел на него молча. Затем перегнулся через стол, взял его за грудки одной рукой и произнес:

– Еще раз скажешь что-то в этом духе про Викторию Рубидо, и я проломлю тебе гребаную башку.

– Какого черта?! – воскликнул тот. Попытался вырваться. – Отпусти!

– Ты слышал, что я сказал, – пригрозил Рэймонд.

– Отпусти. Я не имел в виду дурного.

– Нет. Имел.

– Я лишь повторяю за остальными.

– Я не говорю с остальными.

– Пусти! Да что, черт возьми, с тобой такое?

– Ты меня услышал. Не смей даже думать про нее такое.

Затем Рэймонд разжал кулак и отпустил его. Мужик встал.

– Вот ты тупой сукин сын, – сказал он. – Я ведь шутил.

– Хоть что-то понял, – отозвался Рэймонд.

Мужик посмотрел на него, отошел и встал у бара, заговорил с барменом и другим посетителем. Они видели, что произошло. Он беседовал с ними, потирая запястье, оглядываясь на Рэймонда.

Рэймонд между тем допил пиво, встал, вышел на улицу к пикапу и поехал домой безлунной ночью на излете зимы. Вернувшись, заглянул в комнату девушки, включил верхний свет и стоял так, глядя на старую двуспальную кровать, устланную лоскутным одеялом, на новую детскую кроватку у стены с новым, туго натянутым постельным бельем, со сложенным одеялком – все готово для девушки и ее малыша, как и прежде, когда она ушла утром и не вернулась. Он стоял и рассматривал комнату. Думал, вспоминал, размышлял о том о сем. Наконец он выключил свет и пошел наверх, но задержался в коридоре. Встал у открытой двери в спальню брата.

– Не спишь? – спросил он.

– Уже нет, – ответил Гарольд. – Я слышал, как ты поднимался по лестнице. Наверно, ты взбудоражен чем-то, так топотал.

В комнате было темно, туда проникал только свет из коридора. В бледном квадрате окна на дальней стене виднелся двор, сарай и загоны. Гарольд приподнялся в постели.

– В чем дело? Что-то пошло не так на собрании совета? Цены на кукурузу рухнули?

– Нет.

– Что тогда?

– Я зашел выпить после собрания. В «Легион» с несколькими участниками.

– Да? Это еще не преступление. И что там?

– Знаешь, что болтают? – спросил Рэймонд.

– Кто?

– Люди в городе. Болтают насчет Виктории. О тебе и обо мне с ней. Говорят всякое про нас троих.

– Так вот в чем дело? – спросил Гарольд. – А что ты ожидал? Два старика принимают девушку в сельский дом, и никого, кто мог бы их видеть. Девушка молода и красива, пусть и беременна, а два старика – все же мужчины, хоть стары и сухи, как засохший лошадиный навоз. Это ожидаемо. Люди будут болтать.

– Может, и будут, – ответил Рэймонд.

Взглянул на брата в темной комнате, на квадрат окна за его спиной.

– Только мне это не по душе, – продолжил он. – Им лучше держать языки за зубами на ее счет. Мне это совсем не нравится.

– Ты ничегошеньки не можешь тут сделать.

– Может, и нет, – согласился Рэймонд.

Он повернулся, чтобы уйти в свою комнату, но снова оглянулся.

– Может, когда-нибудь я тоже это пойму, – сказал он. – Но это не значит, что мне это понравится. Не значит, что я настолько изменюсь, что мне это будет нравиться.

Айк и Бобби

Рано утром они почти одновременно проснулись в одной постели, и подтек на потолке был уже отчетливо различим над северным окном комнаты. Айк встал и начал одеваться. Затем встал Бобби и тоже оделся, пока брат стоял под протекшей крышей, смотрел в окно на колодец, конюшню, изгородь и ветряной насос. За изгородью Элко вел себя странно.

– Ты только глянь на этого чокнутого стервеца, – проговорил Айк.

– На кого?

– На Элко.

Бобби посмотрел на него.

Когда он оделся, они спустились на кухню, где Гатри пил за столом черный кофе, курил и, как обычно в воскресное утро, читал что-то – газету или журнал – при солнечном свете. Они миновали кухню и спешно спустились с крыльца на гравийную дорожку. Открыли ворота и вошли в загон. Конь тогда был еще жив. Он все еще пинал себя в живот. Стоял у конюшни подальше от Эстер и кошек, темный пот блестел на его шее, ребрах и боках. Мальчики смотрели на него, и тут он упал на землю и начал кататься, дрыгая ногами в воздухе, похожий на черного жука или другое насекомое, которое перевернули на спину, его живот обнажился – он был светлее, светло-коричневым, а потом конь запыхтел и снова встал на ноги, запрокинул длинную черную голову назад через плечо, пытаясь взглянуть на свой живот. И снова принялся пинать себя, будто его мучили блохи. Но это были не блохи. Мальчики последили за ним еще минуту, пока он опять не упал на землю возле